[ENG] Enerhodar is a city in southern Ukraine, located near the occupied Crimea, from where Russia launched its offensive. Since Ukraine did not expect a full-scale invasion, the city was captured during the first week of the war, despite massive civilian resistance.
In the city there is Zaporizhzhya Nuclear Power Plant — the largest nuclear power plant in Europe and the ninth largest in the world.
During the city’s capture, the Russian army fired towards the nuclear power plant itself, endangering nuclear safety not only in Ukraine but across the entire continent. Buildings near the plant were hit, fires broke out, and there was a real threat of shells hitting nuclear material storage. For the first time in world history, active combat took place in the immediate vicinity of an operating nuclear power plant — and Russia was responsible.
The occupation of Enerhodar was accompanied by mass repressions: filtration, interrogations, confiscation of phones, and persecution of anyone who appeared disloyal.
We spoke with one of those who managed to escape — a Ukrainian punk and anti-fascist who survived the occupation and fled to Europe. For safety reasons, he asked to remain anonymous. His story is a vivid testimony of what life under Russian occupation looked like. We cross-checked his words with other sources — the story aligns with dozens of similar accounts from Enerhodar.
[RU] Энергодар — город на юге Украины, расположенный недалеко от оккупированного Крыма, откуда Россия начала наступление. Поскольку Украина не ожидала вторжения, город оказался захваченным уже в первую неделю полномасштабной войны, несмотря на массовое сопротивление мирных жителей.
В городе находится Запоро́жская АЭ́С — крупнейшая атомная электростанция в Европе и девятая по величине в мире.
В ходе захвата города армия РФ открыла огонь в направлении самой атомной станции, что поставило под угрозу ядерную безопасность не только Украины, но и всего континента. В ходе захвата наносились удары по зданиям вблизи станции, возникали пожары, существовала реальная угроза попадания снарядов в хранилища ядерных материалов. Впервые в мировой истории боевые действия велись в непосредственной близости от действующей АЭС — и это сделала Россия.
Оккупация Энергодара сопровождалась массовыми репрессиями: фильтрацией, допросами, изъятием телефонов и преследованием всех, кто казался нелояльным.
Мы поговорили с одним из тех, кому удалось выбраться — украинским панком и антифашистом, который пережил оккупацию и бежал в Европу. Из соображений безопасности он просит не называть его имени. Его рассказ — живое свидетельство того, как выглядела жизнь под российской оккупацией. Мы сверили его слова с другими источниками — история перекликается с десятками подобных свидетельств из Энергодара.
ENGLISH VERSION BELOW
В течение целой недели военная техника постоянно двигалась вокруг Энергодара — колонны располагались на всех дорогах и в соседних сёлах. Российская техника дважды пыталась зайти в город, но каждый раз половина города выходила к блокпосту и не пускала их внутрь. Вечером 3 марта 2022 года российские колонны попытались прорваться в третий раз. Люди не успели массово выйти на протест. Россияне сразу начали обстреливать блокпост. Поскольку у территориальной обороны почти не было оружия, они быстро прорвали оборону.
Затем техника направилась прямо к атомной станции. По пути была вооружённая охрана — завязался бой. Но с автоматами против танков особо не повоюешь: даже противотанкового оружия не было.
Российские военные добрались до входа на АЭС и начали обстрел реакторной зоны. Где-то на YouTube до сих пор можно найти видео с этими событиями.
Репрессии начались примерно через неделю после захвата города. Почти сразу активизировались коллаборанты — они начали «сдавать» бывших военных, сотрудников администрации, полиции. Особенно жёстко преследовали участников АТО, волонтёров и всех, кто с 2014 года открыто проявлял проукраинскую позицию. Людей задерживали, допрашивали и снимали постановочные «видео-доказательства» — о якобы найденных «нацистах» или «схронах оружия».
Это один из типичных методов, который используют российские оккупационные силы: производство фейковых видеоматериалов для создания образа борьбы с «нацистами» и «бандитами». Так они пытаются легитимизировать репрессии и оправдать военный захват и бомбежки Украины.
Начали забирать бизнес и машины у людей. Сопротивление оккупации было, но небольшое, и до сих пор происходят подрывы российских военных и коллаборантов. Однако людей, готовых активно сопротивляться, думаю, осталось мало.
Город вымер в первую неделю. Людей на улице не было. Даже персонал атомной станции, находившийся там в ночь с 3 на 4 марта, выпустили только через трое суток. Около 70% жителей относились к оккупации негативно. Выходили на протесты к мерии один раз, после похищения сотрудника мэрии Ивана Самойдюка. И второй раз к дому культуры и орки (российские захватчики) применили шумовые гранаты. Разогнали митинг. Одному мужчине оторвало ногу от гранаты. И у многих было попадание по ногам. Репрессии начали усиливаться. Каждый раз, когда люди пытались показать, что Энергодар — это Украина, оккупанты сильнее атаковали, задерживали людей, вывозили на допросы, провоцировали на улицах, могли кого-то побить, вывешивали российские флаги.
Я прожил 5 месяцев в оккупации. Магазины перестали работать. Появились стихийные рынки, где продавали все по очень завышенной цене. Банка энергетика по 50 грн, до войны стоила 8. Были бешеные очереди за хлебом. Местные пекарни хлеб делали. Банально нельзя было купить туалетную бумагу. Продукты питания в первые дни люди выгребли. Супермаркеты через месяц закрылись. Хорошо помогали фермеры продукцией и завод Степной, который привозил свою продукцию в город. Или мы ездили на велосипеде 15 км от Энергодара за продуктами туда. Терминалы не работали. Только наличка. Появились менялы. Которые обналичивали карты под 25 %. Город вернулся назад в Совок. Как люди говорили.
Когда я выезжал, россияне открыли свой маркет и начали привозить продукты из России. Украинские продукты стали запрещать продавать. Осталось только их говно. Многие старались не покупать российские товары, но другого выбора не было.
Проверяли документы, телефоны. Забирали у людей дорогие автомобили. Грабили дачи, мародёрствовали по сёлам. Если в телефоне находили что-то «против рашки» (России) — конфисковывали или просто разбивали.
Город начали круглосуточно патрулировать на машинах, повсюду ходили с автоматами. Ввели комендантский час — до полуночи. Если тебя видели на улице после 12, могли забрать в отделение — и ты мог там надолго застрять. А мог и вообще не выйти.
Всё, что было связано с Украиной, начали запрещать. Разрешались только «их» мероприятия — под полным контролем. У оккупационной администрации были списки нелояльных. Местные коллаборанты сдали почти всех.
До войны в городе жило около 56 тысяч человек, сейчас — не более 15 тысяч. Город покинули те, кто не принял оккупацию. Среди оставшихся — в первую очередь пожилые, так называемые «ждуны», а также те, кто не смог уехать из-за жилья, купленного в кредит. Есть и те, кто всё ещё надеется на возвращение города под контроль Украины.
Мы с товарищем долго пытались выяснить, как выбраться из оккупации. В итоге решили ехать через Крым, с выходом в Европу. Первые, кто выезжал по этому маршруту, сталкивались с жестоким обращением: у них отбирали деньги, личные вещи, некоторых били, сажали в изоляторы. Мы решили немного подождать. Один наш знакомый поехал раньше — и через неделю выдвинулись и мы.
На границе проводилась проверка — так называемая «фильтрация», как это называют русские. Нас по одному вызывали, заставляли раздеваться до трусов, проверяли татуировки. Когда заходишь — они уже всё про тебя знают: смотрят соцсети, пробивают данные. Соврать не получится. Я заранее удалил всё подозрительное.
Меня и товарища допрашивали около 40 минут. Их особенно смутили наши татуировки. Хотя ни одна из них не имела отношения к Украине или политике, они не знали, как к нам относиться. В итоге вызвали какого-то майора. Он посмотрел и сказал: «Это просто субкультурщики. Отпускайте».
Меня дважды допрашивали сотрудники ФСБ уже на российско-латвийской границе — задавали те же вопросы, что и во время «фильтрации».
Часто «хватали» тех, у кого была украинская символика или татуировки с украинской тематикой. А ещё — если кто-то позволял себе смело разговаривать с ФСБшниками.
Я считаю, что сопротивление должно быть всенародным. На войне не имеет значения — ты правый или левый, потому что у всех одна и та же проблема. Когда ты в окопе или блиндаже, не должно быть никакого деления.
Российская армия — это армия мародёров и убийц.
Моя прабабушка рассказывала: когда во время Второй мировой пришли немцы, они практически не трогали местных. Давали еду, не было ни мародёрства, ни изнасилований. Люди продолжали жить своей обычной жизнью. А вот когда пришли красные — начались расстрелы, изнасилования, грабежи. Забирали всё, что могли.
То же самое происходит и сейчас. Русские делают ровно то, что делали их деды. Как они сами говорят — «в нас кровь дедов». Кровь мародёров и убийц.
Я думаю, что война не закончится, пока в Украину не войдут иностранные войска. Оружия недостаточно — человеческие ресурсы не бесконечны.
Не верю, что Трамп остановит войну. Он бизнесмен, для него всё — вопрос выгоды. Он хочет получить наши ресурсы, а что мы получим взамен? Ничего. Путлер тоже может пообещать ему ресурсы — с оккупированных территорий. Трампу важно только одно — деньги.
Если бы были реальные, стопроцентные гарантии прекращения войны, если бы хотя бы вернули границы на уровень 2014 года — можно было бы говорить. А так он не гарантирует ничего. Только пиздит каждый день, как всегда.
От себя хочу сказать: в любой ситуации важно оставаться собой и не предавать собственные взгляды. Не подстраиваться под чужое мнение.
No pasarán!
For an entire week, military equipment was constantly moving around Enerhodar — columns were stationed on all the roads and in nearby villages. Russian forces attempted to enter the city twice, but each time, half the town came out to the checkpoint and blocked their way. On the evening of March 3, 2022, Russian columns tried to break through for the third time. This time, people didn’t manage to gather for a mass protest. The Russians immediately began shelling the checkpoint.
Since the territorial defense forces had almost no weapons, the Russians quickly broke through the defenses. Then the military vehicles headed straight for the nuclear power plant. There was an armed security unit along the way — a firefight broke out.
But you can’t do much with rifles against tanks: they didn’t even have anti-tank weapons. The Russian troops reached the entrance to the nuclear plant and began shelling the reactor area. Somewhere on YouTube, you can still find videos of these events
Repressions began about a week after the city was captured. Almost immediately, collaborators became active — they started informing on former military personnel, local government workers, and police officers. Particular persecution was directed at ATO veterans, volunteers, and anyone who had openly expressed a pro-Ukrainian stance since 2014. People were detained, interrogated, and filmed in staged “evidence videos” — supposedly showing “Nazis”or “weapons caches.” This is one of the typical methods of Russian propaganda: creating fake videos.
They started confiscating and outright stealing people’s businesses and cars. There was some resistance to the occupation, but it was limited — and even now, there are occasional attacks on Russian soldiers and collaborators. However, I believe there are very few people left who are ready to actively resist. The city became deserted in the first week. There was no one on the streets. Even the staff of the nuclear power plant, who were there on the night of March 3 to 4, were only allowed to leave three days later.
Around 70% of residents viewed the occupation negatively. They protested once
at the city hall after the abduction of a city official, I. Samoydyuk. The second protest took place near the cultural center, where the occupiers used stun grenades to disperse the crowd. One man lost his leg due to a grenade blast, and many others were injured in the legs.Repressions began to intensify.
Each time people tried to show that Enerhodar was part of Ukraine, the occupiers responded with greater force: detaining people, taking them away for interrogations, provoking them in the streets, beating some, and raising russian flags.
I lived under occupation for 5 months. Stores stopped operating. Informal street markets appeared, where everything was sold at extremely inflated prices. A can of energy drink cost 50 UAH, while before the war it was 8. There were huge lines for bread. Local bakeries were still producing it. It was impossible to buy something as basic as toilet paper. In the first days, people emptied out all the food supplies. Supermarkets shut down within a month. Farmers were a big help, as well as the Stepnoi factory, which brought its products into the city. Sometimes we had to ride bikes 15 kilometers from Enerhodar to get food there.
Payment terminals didn’t work — only cash was accepted. Currency exchangers appeared, charging a 25% fee to withdraw money from bank cards. As people said,
the city had gone back to the Soviet era. When I was leaving, the Russians had opened their own market and started bringing in products from Russia. Ukrainian goods were gradually banned from being sold. Only their crap was left. Many people tried not to buy russian products, but there was no other choice.
They checked documents and phones.They confiscated people’s expensive cars.They looted summer houses and ransacked villages. If they found anything “anti-Russia” on your phone, they would either confiscate it or just smash it.The city started being patrolled around the clock by cars, and armed soldiers were everywhere. A curfew was imposed — until midnight. If you were seen on the street after 12 p.m., they could take you to the station — and you might end up stuck there for a long time or not come out at all.
Everything related to Ukraine started to be banned. Only their events were allowed — under full control. The occupation administration had lists of disloyal individuals. Local collaborators informed on nearly everyone. Before the war, the city had a population of about 56,000. Now, no more than 15,000 remain.
Those who did not accept the occupation were the first to leave. Among those who stayed are mostly elderly people — the so-called «waiters» — and those who couldn’t leave because they had homes bought on credit. There are also some who still hope the city will return under Ukrainian control.
My friend and I spent a long time trying to figure out how to escape the occupation. In the end, we decided to go through Crimea, aiming to reach Europe.
The first people who took that route faced harsh treatment: their money and personal belongings were taken, some were beaten, some were put in detention. We decided to wait a bit. One of our friends went earlier —and a week later, we set off too.
At the border, they carried out what’s called a “filtration” — as the Russians themselves refer to it. They called us in one by one, made us strip down to our underwear, and checked for tattoos.
By the time you walk in, they already know everything about you: they’ve checked your social media, run your personal data.
There’s no way to lie. I had deleted anything suspicious in advance.They interrogated me and my friend for about 40 minutes. What raised their concern most were our tattoos. Even though none of them were related to Ukraine or politics,they didn’t know how to classify us. Eventually, they called in some major. He looked at us and said: “They’re just subculture kids. Let them go.”
I was interrogated twice by FSB officers at the Russian-Latvian border — they asked the same questions as during the “filtration.” People were often taken if they had Ukrainian symbols or tattoos with Ukrainian themes. Also, if someone dared to speak boldly with the FSB officers, that could get them in trouble too.
I believe that resistance must be a popular effort. In war, it doesn’t matter whether you’re on the right or the left — because everyone faces the same threat. When you’re in a trench or a dugout, there should be no divisions.
The Russian army is an army of looters and murderers.
I think the war won’t end until foreign troops enter Ukraine. There isn’t enough weaponry — human resources are not unlimited.
I don’t believe Trump will stop the war. He’s a businessman; for him, everything is about profit. He wants to get our resources, but what will we get in return? Nothing.
Putler can also promise him resources — from the occupied territories.
The only thing Trump cares about is money.
If there were real, 100% guarantees to end the war, if they at least restored the borders to the 2014 level — then we could talk. But as it stands, he guarantees nothing. Just talks shit every day,
as always. From me personally, I want to say: in any situation, it’s important to stay true to yourself and not betray your own beliefs. Don’t conform to someone else’s opinion.
No pasarán!
